*** подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя, одна в глуши лесов сосновых давно, давно ты ждешь меня. ты под окном своей светлицы горюешь, будто на часах, и медлят поминутно спицы в твоих наморщенных руках. глядишь в забытые вороты на черный, отдаленный путь: тоска, предчувствия, заботы теснят твою всечасно *** я сам не рад болтливости своей, но детских лет люблю воспоминанье. ах! умолчу ль о мамушке моей, о прелести таинственных ночей, когда в чепце, в старинном одеянье, она, духов молитвой уклоня, с усердием перекрестит меня и шопотом рассказывать мне станет о мертвецах, о подвигах от ужаса не шелохнусь бывало, едва дыша, прижмусь под одеяло. не чувствуя ни ног, ни головы. зимний вечер буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя, то по кровле обветшалой вдруг соломой зашумит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит. наша ветхая лачужка и печальна и темна. – что же ты, моя старушка, приумолкла у окна? или бури завываньем ты, мой друг, утомлена, или дремлешь под жужжаньем своего веретена? выпьем, добрая подружка бедной юности моей, выпьем с горя, где же кружка? сердцу будет веселей. спой мне песню, как синица тихо за морем жила; спой мне песню, как девица за водой поутру шла. буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. выпьем, добрая подружка. бедной юности моей, выпьем с горя; где же кружка? сердцу будет веселей.
Спасибо
