Платонов не восхищался ничем иностранным, и постоянно находил аргументы в защиту людей. и чуть если платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным интересуется, то все провожатые молчат, а платов сейчас скажет: "так и так, и у нас дома свое не хуже и чем-нибудь отведет. приезжают в пребольшое здание -- подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале разные огромадные бюстры, и посредине под стоит аболон полведерский. государь оглядывается на платова: ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не только из усов кольца вьет. государь на все это радуется, все кажется ему хорошо, а платов держит свою ажидацию, что для него все ничего не значит. государь говорит: -- как это возможно -- отчего в тебе такое бесчувствие? неужто тебе здесь ничто не удивительно? а платов отвечает: -- мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого воевали и дванадесять язык прогнали какая у нас и ружье. государь на мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него такие в царском селе есть, а они потом ему пистолю и говорят: -- это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства -- ее наш адмирал у разбойничьего атамана в канделабрии из-за пояса выдернул. государь взглянул на пистолю и наглядеться не может. взахался ужасно. -- ах, ах, как это как это даже можно так тонко сделать! -- и к платову по- оборачивается и говорит: -- вот если бы у меня был хотя один такой мастер в россии, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал. а платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. говорят: "это не отворяется", а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. повернул раз, повернул два -- замок и вынулся. платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана надпись: "иван москвин во граде туле". удивляются и друг дружку поталкивают: -- ох-де, мы маху дали! а государь платову грустно говорит: -- зачем ты их сконфузил, мне их теперь жалко. поедем. на другой день, как платов к государю с добрым утром явился, тот ему и говорит: -- пусть сейчас заложат двухсестную карету, и поедем в новые кунсткамеры смотреть. платов даже осмелился доложить, что не довольно ли, мол, чужеземные продукты смотреть и не лучше ли к себе в россию собираться, но государь говорит: -- нет, я еще желаю другие новости видеть: мне хвалили, как у них первый сорт сахар делают. поехали. всє государю показывают: какие у них разные первые сорта, а платов смотрел, смотрел да вдруг говорит: -- а покажите-ка нам ваших заводов сахар молво? а и не знают, что это такое молво. перешептываются, перемигиваются, твердят друг дружке: "молво, молво", а понять не могут, что это у нас такой сахар делается, и должны сознаться, что у них все сахара есть, а "молва" нет. платов говорит: -- ну, так и нечем хвастаться. приезжайте к нам, мы вас напоим чаем с настоящим молво бобринского завода. а государь его за рукав дернул и тихо сказал: -- , не порть мне политики. платов было рассердился, потому что, говорит: -- для чего такое мошенничество! дар сделали и миллион за то получили, и все еще недостаточно! всегда при всякой вещи принадлежит. но государь говорит: -- оставь, , это не твое дело -- не порть мне политики. у них свой и спрашивает: -- сколько тот орех стоит, в котором блоха местится? положили за это еще пять тысяч. государь александр павлович сказал: "выплатить", а сам опустил блошку в этот орешек, а с нею вместе и ключик, а чтобы не потерять самый орех, опустил его в свою золотую табакерку, а табакерку велел положить в свою дорожную шкатулку, которая вся выстлана преламутом и, рыбьей костью. аглицких же мастеров государь с честью отпустил и сказал им: "вы есть первые мастера на всем свете, и мои люди вас сделать ничего не могут". те остались этим довольны, а платов ничего против слов государя произнести не мог. только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе в карман спустил, потому что "он сюда принадлежит, а денег вы и без того у нас много взяли". дорогой у них с платовым мало приятного разговора было, потому они совсем разных мыслей сделались: государь так соображал, что нет равных в искусстве, а платов доводил, что и наши на что взглянут -- всє могут сделать, но только им полезного ученья нет. и представлял государю, что у аглицких мастеров совсем на все другие правила жизни, науки и продовольствия, и каждый человек у них себе все абсолютные обстоятельства перед собою имеет, и через то в нем совсем другой смысл.
Спасибо
