Написать изложение по этому тексту : 6. В доме Чехова
О Чехове сказано как будто все. Но пока еще мало сказано о том, что оставил Чехов
нам в наследство в наших характерах и как Чехов своим существованием определил сегодня жизнь тех, кому он дорог. Почти ничего не сказано о «чувстве Чехова» – всегда живого и милого нам человека, о чувстве сильном и благородном.
И вот я решил статьи не писать, а обратиться к своим записям. Может быть, там где-
нибудь и проскользнет то «чувство Чехова», которое я не могу еще точно определить.
Записи эти очень короткие. Например: «1950 год. Я один в доме. Мохнатая собачка лает внизу. По традиции ее зовут Каштанкой».
Память получила легкий толчок и начинает восстанавливать
Это было осенью 1950 года. Я пришел в ялтинский дом Чехова к Марии Павловне. Ее
не было, она ушла куда-то по соседству, а я остался ждать ее в доме. Старая работница провела меня на террасу.
Стояла та обманчивая и удивительная ялтинская осень, когда нельзя понять,
доцветает ли весна или расцветает прозрачная осень. За балюстрадой горел на солнце во всей своей девственной белизне куст каких-то цветов.
Цветы уже осыпались от каждого веяния или, вернее, дыхания воздуха. Я знал, что
этот куст был посажен Антоном Павловичем, и боялся прикоснуться к нему, хотя мне и хотелось сорвать на память пусть самую ничтожную веточку. Наконец я решился, протянул руку к кусту и тотчас же отдернул ее: снизу, из сада, на меня залаяла мохнатая рыжая
собачка, по имени Каштанка. Она отбрасывала задними лапами землю и лаяла совершенно так, как описывал это Чехов.
Я невольно рассмеялся. Собачка села, расставила уши и прислушалась. Солнце
просвечивало ее желтые добрые глаза.
Было тихо, тепло. Синий солнечный дым подымался к небу со стороны моря, как
широкий занавес, и за этим занавесом мощно и мужественно, в три тона, протрубил пароход. Я услышал в комнатах голос Марии Павловны, и вдруг у меня сердце сжалось с такой
силой, что я с трудом сдержал слезы. О чем? О том, что жизнь неумолима, что, хотя бы некоторым людям, без которых мы почти не можем жить, она должна бы дать если не бессмертие, то долгую жизнь, чтобы мы всегда ощущали у себя на плече их легкую руку.
Я тут же постарался отогнать эти мысли, но горечь не проходила. Разум говорил одно,
а сердце – другое. Мне казалось, что в то мгновение я отдал бы половину своей жизни, чтобы

услышать за дверью спокойные шаги и покашливание давным-давно ушедшего отсюда хозяина этого дома. Давным-давно! Со дня его смерти сорок шесть лет. Этот срок казался мне одновременно и ничтожным, и невыносимо огромным.
Пришла Мария Павловна, заговорила о Левитане, рассказала, что была влюблена в
него, и, рассказывая, покраснела от смущения, как девочка.
Сам не знаю почему, но, выслушав Марию Павловну, я сказал:
— У каждого, должно быть, была своя «Дама с собачкой». А если не было, то обязательно будет.
Мария Павловна снисходительно улыбнулась и ничего не ответила.